Алфавитные записки. С.

Мне было бы хотелось, что бы вы сказали что-то об этом.
________________________________________________________

Снилась квартира прадедушки. Деревянная хлебница на кухне, белый Пушкин на полке, прабабушкины атласы в книжном шкафу, салфеточка и вазочка на телевизоре. Конечно, ковер на стене. Я очень хорошо помню этот ковер, и не только этот. Во времена, когда нельзя было уткнуться в книгу на экране мобильного телефона перед сном, приходилось смотреть в стенку. Я помню эти цвета, эти завитушки. Во сне я веду взглядом по узору, вижу, как он закручивается, воспоминаю, что в реальности все было немного иначе. Сначала кажется, что узор подчиняется движению моего взгляда, а раз так, то почему бы и не повести его правильно. Но то ли я просто не знаю, чем именно в таком случае надо прилагать усилие, то ли этого усилия совсем недостаточно, но чем больше я пытаюсь, тем меньше контроля я ощущаю. Похоже на то чувство, когда крутишься, раскинув руки, все быстрее и быстрее, и мир начинает течь по твоему движению. Пытаешься раскрутится в другую сторону – но момент инерции опирается, похоже, на массу всей планеты, а не на твою, ощущение управления утеряно, мир тащит в свою сторону. Может, контроля и не было вовсе, может, мне удалось увидеть движение, но я обманулась, решив, что я его начала.
В любом случае теперь не я веду узор, а он – меня. Изгибается, мерцает, выходит за пределы ковра, стены, плоскости, комнаты, этой части сна.

Движение, возможно, было здесь всегда. Теперь, когда я о нем знаю, когда я могу его видеть, я не могу не брать его в расчет, мне сложнее игнорировать изменения.

Детали остаются теми же - и вазочка, и Пушкин - но планировка меняется. В стене между кухней и спальней снизу оказывается дыра – как будто стена чуть короче, чем надо, и просто свивает с потолка. Можно разглядеть ножки кухонного столика и стульев, а за ними – туман, и почему-то кажется, что туман этот уже везде, кроме спальни, и от стульев остались только ножки, а от тумбочки и того не осталось, и деревянная хлебница теперь совсем в другом месте. С этой стороны стены собираются люди, еще живые. Они садятся у дальней стенки, переругиваются, перешучиваются, суетятся.
Прабабушки и прадедушки тут нет, они ведь уже по ту сторону, в тумане. Наверное, пьют чай, едят ореховый пирог, сидят на парящих стульях без ножек. Что делают другие?

Я вынимаю мобильный из кармана и вижу там номер Ш. с работы. Четыре года назад Ш. пришла повестка, он отправился в зону АТО и погиб там три года назад. У меня нет никаких чувств по этому поводу, я редко с ним говорила и никак к нему не относилась, я скинулась со всеми на помощь его семье, о которой я узнала только из сообщения о его смерти. У меня остались мобильный номер, почта, скайп. Последний исправно сообщает о дне его рождения. Я не хочу удалять эти контакты, мне почему-то кажется, что.. не знаю. Как будто я не хочу терять возможность позвонить. Когда в кармане есть контакты смерти, жизнь кажется мне прочнее.

Жму в скайпе на вызов, вдалеке раздается стандартное пиликанье. Кажется, я могу пролезть под стеной и, ориентируясь на звук, дойти до его источника. Я опускаюсь на корточки и царапаю на полу «Эй». «Эй» уползает в туман. Кто-то на том конце сбрасывает звонок.

Живых у стенки за собой я могу узнать по голосу. Надо, наверное, посмотреть на них сейчас, как я найду их потом? Но я не хочу оборачивается, не хочу увидеть, сидит ли кто-то чуть ближе. Вспоминаю, что у многих из них нет личных номеров телефонов, только семейные. Я думаю, что должен быть еще способ.